Либертарианство призвано защищать экономическую свободу, а не большой бизнес. Мы защищаем свободный рынок, а не корпоративизм. А как вообще будет выглядеть свободный рынок? Он будет иметь ничего общего с регулируемыми рынками, которые существуют сегодня. Но как часто мы слышим доводы про массовую безработицу, финансовые кризисы, экологические катастрофы и экономический статус-кво, приписываемые прожорливому свободному и неограниченному рынку? Как будто они были вокруг нас!
Кризисы, возложенные на принцип невмешательства являются кризисами не связанных с этим принципом рынков. Когда критики начинают спорить с нами по поводу корпоративных преступлений, структурной нищеты или социоэкономической маргинализации, нам должно быть ясно, что рыночные принципы не предусматривают защиту крупного бизнеса любой ценой. Большая часть того, что осуждают эти критики, вытекает из государственного регулирования и правовых привилегий. Как модель для анализа политического преимущества корпоративной власти и методов защиты рынков снизу вверх, мы, либертарианцы XXI века, можем взглянуть на наши корни девятнадцатого века — на идеи американских индивидуалистов, особенно их самого талантливого представителя Бенджамина Рикетсона Такера (1854–1939), редактора журнала анархо-индивидуалистического толка «Либерти».
В классической трактовке «позолоченный век» в США изображают как пример воцарения принципа невмешательства, где была безжалостная эксплуатация вместе с экономической свободой. Но Такер утверждал, что стереотипные черты капитализма в его дни были продуктами не самого рынка, а деформирующих рынок политических привилегий. Такер не использовал подобные формулировки, но в целях анализа мы можем выделить четыре тенденции у данного деформированного рынка: закрытость рынка, появление эффекта храповика, концентрация собственности и изоляция обосновавшихся на рынке фирм.
Типы искажений
Закрытые рынки. Юридические мандаты и государственные монополии создают закрытый рынок, на котором потребителей искусственно привязывают к определенным услугам и продавцам за счет обеспечения спроса политическими потребностями властей, но без подобной поддержки они не нашли бы одобрения. Например, рынок авто страхования формируется законами, которые в свою очередь обязывают всех автомобилистов страховаться и регламентируют минимальное количество необходимых для приобретения услуг. Закрытые рынки юридически гарантируют привилегированным компаниям доступ к постоянному количеству клиентов, что сопровождается угрозой штрафов и арестов.
Эффект храповика. Юридические тяготы, искажения цен и закрытые рынки сливаются в повышение постоянных затрат на жизнь, которые в условиях свободного рынка были бы ниже. Чтобы выжить, людям приходиться покрывать подобные негибкие издержки продажей рабочей силы, покупками страховок, залезанием в долги — в искусственно жестких обстоятельствах. Храповики продолжают преследовать очередные зарплаты людей, создавая перманентную вероятность финансового кризиса для бедных.
Концентрация. Конфискации, регрессивное перераспределение собственности и узаконенные монополии лишают работников каких-либо ресурсов, все это происходит при условии концентрации богатств и экономического контроля политически привилегированным бизнес-классом. Изо всех сил, пытаясь покрыть фиксированные храповиком постоянные издержки, работники лишенные средств к самостоятельной жизни выходят на рынки, где право собственности на землю, капитал и иные ключевые ресурсы юридически сосредоточены в руках немногих. Поэтому многие работники зависят от отношений с боссами и их корпорациями гораздо больше, чем на свободном рынке, экономическая деятельность превращается в иерархические отношения и ограничения рентной экономики.
Изоляция. Закрытые рынки и санации защищают больших игроков, в то время как узаконенные монополии, регулятивные барьеры входа и антиконкурентные субсидии препятствуют появлению субститутов и конкуренции снизу. Государство искусственно поддерживает большой бизнес, удушая рынок и увеличивая социальное давление, которое может быть оказано в сторону бизнеса. Изолированный бизнес может относиться к своим сотрудникам и потребителям с гораздо меньшим вниманием или сдержанностью; между тем, вмешательство закрывает альтернативные варианты, блокируя мелких, низовых и неформальных конкурентов.
Большая четверка Такера
Таким образом, мы можем обратиться к центральной идее Такера: в книге «Государственный социализм и анархизм» (1888) Такер утверждал, что «четыре монополии» фундаментально сформировали экономику «золотого века» США – четыре центральные области экономической деятельности, которые правительство усиливает, концентрирует и изолирует. Все это приводит к деформации рынков в «классовые монополии». Все рынки регрессивно изменяются по мере того, как эти эффекты вырываются наружу.
Земельная монополия. Право собственности на землю в Америке XIX века не имело ничего общего со свободным рынком. Все «незанятые» земли индейцев, мексиканцев и независимых «сквоттеров» были захвачены государством с помощью военных. Огосударствление собственности и предоставление преимуществ монополизировали доступ, исключая существование бесплатного жилья (гомстед-акт разрешил передачу в собственность гражданам США незанятых земель на западе, закон установил жесткие правовые ограничения, которые могли эффективно перебороть только некоторые средние коммерческие фермеры. Более же мелкие фермы и нефермеры на это не способны). Такер определил эту концентрацию прав собственности на землю в руках элиты как «земельную монополию», при которой создается класс привилегированных землевладельцев, лишая тем самым рабочих рыночных возможностей получать безусловное право на собственность и избегать ренты.
С 1888 года земельная монополия драматично расширилась. Государства во всем мире начали национализировать ресурсы нефти, природного газа и воды; в Соединенных Штатах права на добычу полезных ископаемых и разведку ископаемого топлива в основном осуществлялись через правительственные лицензии, поскольку оно владело 50% американского запада. Стоимость земли регулировалась, а собственность концентрировалась с помощью зонирования, принудительного отчуждения частной собственности, муниципальных рэкетов «для развития» и местной политики, направленной на повышение цен на недвижимость. На свободных земельных рынках будет существовать более индивидуальная и широко рассредоточенная собственность; земля будет более дешевой и зачастую более свободной и чистой; пустующие земли будут более открыты для приусадебных участков и землевладения будут основываться на основе трудового вклада так же легко, как и при использовании наличности для обмена. Многим людям больше не нужна была бы аренда; те, кто сделал выбор в пользу аренды, обнаружат, что конкуренция значительно улучшила цены и обусловила появление имеющихся на рынке новых условий.
Денежная монополия. Для Такера самой разрушительной из «большой четверки» являлась денежная монополия, «привилегии, предоставляемые правительством определенным лицам . . . владеющими определенными видами собственности, выпуском обращающихся денег», в нее также входит политическое манипулирование денежной массой, запрещение альтернативных валют и картелизация банков, денег и кредитов. Такер видел, что денежно-кредитный контроль не только обеспечивает монопольную прибыль для изолированных банков, но и концентрирует экономическую собственность во всей экономике, что благоприятствует крупным устоявшимся предприятиям, с которыми предпочитают иметь дело крупные устоявшиеся банки.
Такер определил денежную монополию как главную экономическую силу 1888 года — до того, как ФРС и местные фиатные деньги, ФКСВ, Fannie Mae, Freddie Mac, МВФ или триллионы долларов помогали «слишком большим для банкротства» банкам. Сегодня регулирующие картели и политические мандаты Америки также захватили страхование, наряду с кредитами, сбережениями и инвестициями, как оплот денежной монополии, заставляя рабочих выходить на фальсифицированные рынки, не допуская некорпоративных, низовых форм взаимопомощи.
Идеи и вымогательство
Патентная монополия. Такер осуждал монополии, защищенные патентами и авторскими правами — «защищающие изобретателей и авторов от конкуренции на срок, достаточный для того, чтобы они могли вымогать деньги, . . . награда чрезвычайно превышает . . . их услуги». Поскольку копирование идеи не лишает изобретателя идеи или какой-либо материальной собственности, которой он обладал раньше, «интеллектуальная собственность» означает лишь легализацию монополии в отношении конкурентов, которые могли бы имитировать или дублировать его продукты по более низкой цене.
«Интеллектуальная собственность» (ИС) активно вырастала с 1888 года, поскольку средства массовой информации, технологии и научные инновации сделали контроль над информационной экономикой основой корпоративной власти. Монопольная прибыль в сфере ИС является эффективной бизнес-моделью таких компаний из списка Fortune 500, как GE, Monsanto, Microsoft и Disney, которые требуют практически неограниченных юридических полномочий для защиты от конкуренции. Срок действия авторских прав увеличился в четыре раза, в то время как массовые, синхронизированные экспансии интеллектуального протекционизма стали стандартными элементами неолиберальных «соглашений» о свободной торговле, таких как НАФТА и КОРУС ФТА (Соглашение о свободной торговле между США и Южной Кореей). На свободном рынке такие бизнес-модели бы рухнули, а вместе с ними и растущие расходы, которые потребители платят за доступ к культуре, медицине и технологиям.
Протекционистская монополия. Такер определял протекционистские тарифы как монополию в том смысле, что они изолируют политически выгодных отечественных производителей от иностранной конкуренции и, таким образом, повышая ежедневные издержки для потребителей.
С ростом транснациональных корпораций и неолиберальных торговых соглашений, тарифы снизились за прошлые годы. Но конкретный правовой механизм был менее важен для Такера, чем назначение контроля за торговлей, созданного для защиты действующих должностных лиц. В 1888 году таковыми являлись тарифы. В 2011 году это означало обширную сеть политического контроля, используемого для управления «торговым балансом»: экспортные субсидии, манипулирование валютными курсами и такие многосторонние гос. учреждения, как Всемирный банк и МВФ.
Метастатическая монополизация
Большая четверка Такера стала более распространенной с 1880-х годов. Но в прошлом веке также наблюдалось метастатическое распространение государственных регулирующих органов, предназначенных для реструктуризации новых сделок и захвата новых рынков. Среди множества современных монополий пять особенно распространены:
Агробизнесовая монополия включает в себя систему «Нового курса» картелей Министерства сельского хозяйства США, скупки излишек, субсидирование орошения, экспортные субсидии и похожих мер, способствующих росту цен, искажению выращивания субсидируемых сельскохозяйственных культур и концентрации сельскохозяйственной деятельности в крупных капиталоемких монокультурах. Они, несомненно принятые от имени всех «мелких фермеров» меры, неизбежно начинают приносить пользу крупным фабричным фермам и конгломератам агробизнеса, таким как ADM и Tyson.
Инфраструктурная монополия включает в себя физическую и коммуникационную инфраструктуру. Правительства строят автодороги, железные дороги и аэропорты с помощью принудительного отчуждения собственности и налоговых субсидий, а также навязывают картелизацию большинства видов общественного транспорта. Ограниченный доступ обеспечивает монопольную прибыль для изолированных перевозчиков; конфискация денег и имущества для субсидирования междугородних перевозок и доставок создает налоговые возможности для агробизнеса, крупных розничных сетей и других предприятий, зависящих от дальних перевозок. Действующие телекоммуникационные и медийные компании, такие как AT&T, Comcast и Verizon аккумулируют свои империи путем картелизации трафика; контроль частот вещания сосредоточен с помощью политического ассигнования ФКС-ом, а право собственности на телефонный, кабельный и волоконно-оптический трафик сконцентрирован на локальных монопольных концессиях для каждой среды.
Коммунальная монополия предоставляет контроль над электроэнергией, водой и природным газом крупным централизованным производителям с помощью комплексного планирования, субсидий и региональных монополий. Семьи состоящие из нескольких поколений, полицентрические системы соседства или альтернативы вне системы вытесняются или регулируются до смерти.
Регулятивный протекционизм
Регулятивный протекционизм может быть наиболее распространенным среди многих других монополий. Как и представление Такера о протекционистских монополиях, она сочетает в себе концентрирование и изолирование действующих поставщиков, создавая препятствия для потенциальных конкурентов. Учрежденные компании сдерживают конкуренцию снизу, лоббируя нормативный бюрократизм, сборы за вымогательство и комплексное лицензирование для всего, от вождения такси до парикмахерских услуг. Отраслевые стандарты, которые в противном случае были бы установлены социальными нормами и рыночными экспериментами, исключаются из конкуренции и определяются политическим влиянием. Высокие затраты на соблюдение нормативных требований изолируют действующих состоятельных сотрудников, от конкурентов, которые не могут этого сделать, закрывая бедных от предпринимательских возможностей и независимого источника средств к существованию.
Монополия в сфере здравоохранения обладает эффектом домино среди других монополий, но заслуживает особого внимания из-за всепоглощающего роста медицинского сектора, а также из-за того, что здравоохранение и страхование так сильно влияют на принятие решений связанных с работой, деньгами и финансовым планированием. Центральным экономическим фактом здравоохранения является существующий эффект храповика. Патентные монополии увеличивают стоимость лекарств и изолируют прибыль для Pfizer и GlaxoSmithKline. FDA и медицинское лицензирование представляют собой форму регулятивного протекционизма, ограничивая подготовку врачебных кадров, снабжение больниц и поставку фармацевтических препаратов, концентрируя прибыль и дополнительно взвинчивая расходы. Медицинская необходимость может привести к катастрофическим затратам, фактически требующим комплексной страховки. Рабочие когда-то получали страхование через братские общества взаимопомощи, но денежные монополии теперь полностью акционировали страховой рынок посредством субсидий, мандатов и регулирующего контроля. В настоящее время работники привязаны к своим работодателям из-за стоимости страховых «пособий», несмотря на постоянную опасность утраты страховки, отклонения требований и бремени задолженности.
Анализ Такером четырех монополий, контролирующих экономику «золотого века» США и дополненные новой «большой пятеркой», которую ввела наша собственная эпоха, в значительной степени показывает, почему существующие рынки работают так, как они работают, и терпят неудачу среди народа. Это может также вызвать некоторые возражения со стороны современных либертарианцев.
Многие монополии деформируют рынки в сторону стереотипно «капиталистического» бизнеса, но правительство вмешивается в более чем одно направление. А как насчет правил или программ социального обеспечения в интересах бедных людей или ограничений для крупных консолидированных фирм? Они существуют, но не обязательно достигают своих предполагаемых целей. Как показано в «Триумфе консерватизма» Габриэля Колко, структура регулирования и далеко не ограничивающие крупный бизнес антимонопольное законодательство во время эры прогрессивизма образовали ядро регулятивного протекционизма, картелизации и изоляции большого бизнеса. Здесь есть также вопросы приоритета и масштаба. В то время как я возражаю против кредитования SBA или TANF (Временная помощь нуждающимся семьям) в той же степени, что и любой рыночник, в этот период банкротства банков на триллион долларов, даже когда правительство кладет пальцы на обе стороны шкалы, один палец давит сильнее другого.
Как насчет объяснений, предлагаемых экономистами-рыночниками для повышения эффективности корпоративных фирм, основанного на разделении труда, экономии на масштабе или выгодах от торговли? Разве крупные корпорации не победят более мелких конкурентов, даже без субсидий и монополий?
Но Такер не отвергал разделение труда, выгоды от торговли или крупномасштабное производство. Скорее он предлагал труд, торговлю и масштабы, организованные по разным направлениям. Независимые контракты, кооперативы и управляемые работниками магазины являются формами специализации и торговли не меньше, чем централизованные фирмы. Масштабы могут быть интернализированы через централизованное управление или выведены через полицентрическую торговлю. Корпоративная экономика – это только одна из многих возможностей для разделения труда и обмена ценностями. Вопрос в том, преобладает ли она из-за экономических сил, которые будут существовать на рынках, свободных от структурных привилегий, или же из-за затруднений, которые исчезнут, когда конкуренты будут свободны предлагать альтернативы с меньшей централизацией, меньшим количеством управления и большей торговлей и предпринимательской независимостью для обычных работников.
Если анализ Такера что-то подтвердит, то это докажет, что в экономической жизни есть много мест, где обычным людям трудно пихать деньги, которые они не хотели бы тратить с торговыми партнерами и иначе не сохранились бы. Наиболее распространенные, далеко идущие правительственные меры стимулируют экономическую концентрацию, коммерциализацию, гипертиреоидальный масштаб и консолидированную иерархию, необходимые для управления ею – не потому, что они естественным образом растут в рыночной экономике, а потому, что они выходят из-под контроля в теплице социализированных затрат и сдерживают конкуренцию.
Пояс и кости
На протяжении большей части двадцатого века американские либертарианцы считались защитниками «капитализма» (см. сомнения Кларенса Карсона в отношении этого слова в статье журнала The Freeman 1985 года «Капитализм: да и нет»). Казалось, что большинство либертарианцев и почти все их противники согласны с тем, что либертарианство означает защиту бизнеса от нападок «большого правительства», а цель laissez-faire состоит в том, чтобы освободить существующие формы торговли от политических ограничений.
Это было почти полным изменением позиции традиционных либертарианцев, таких, как Такер, которую мы могли бы назвать «антикапитализмом свободного рынка». Он был одним из самых известных защитников свободного рынка в Америке XIX века, с радостью подытоживая свои экономические принципы как «абсолютная свобода торговли, . . . laissez-faire как универсальная норма». Таким образом, для Такера либертарианство означало посягательство на экономические привилегии путем устранения политических привилегий, которые их поддерживали, демонтажа монополий, подвергнув их конкуренции снизу.
Многие монополии распространены повсеместно и в основном определяют повседневную реальность корпоративистской экономики. Так почему же не только противники, но и сторонники свободного рынка так часто пропускают анализ Такера, когда прогрессисты постоянно возлагают вину за неравенство, эксплуатацию и корпоративную власть на «нерегулируемые рынки», тогда как «прокапиталистические» либертарианцы отвечают оправдываясь экономическим статусом-кво? Как это ни парадоксально может оказаться, но подход Такера частично забыт из-за самой глубины и распространенности проблем, которые он определяет.
Интервенции либертарианцев двадцатого века с наибольшей вероятностью выступали против прогрессивных налогов, социального обеспечения, экологических норм, которые являлись экономически поверхностными вмешательствами. Стремясь реформировать или ограничить корпоративную государственно-капиталистическую экономику, они принимают ее основные характеристики — концентрацию, изоляцию, чрезмерные издержки и корпоративную власть — как должное, стараясь лишь сдержать свои самые неприглядные разрушительные последствия. Компенсирующие «прогрессивные» регуляции подобны поясу, надетые капитализму. Мужчине может понадобиться ремень, или он может выглядеть лучше без него, но его тело остается таким же с или без ремня.
Политические средства, которые консолидируют многие монополии, не только вмешиваются в решения существовавших раньше рыночных структур. Государственно-капиталистические привилегии определяют основные формы собственности, доступа и стоимости основных товаров и факторов производства. Они коренным образом реструктурируют рынки, изобретая классовые структуры собственности, увеличивая издержки и сдерживая конкуренцию, из-за чего появляется наемный труд, рента и корпоративная экономика, с которой мы сталкиваемся. Эти первоочередные интервенции не являются поясом для государственного капитализма, который можно было бы носить или снимать; они являются его костями. Без них то, что осталось бы, — не другой вид одного и того же тела — совершенно другой организм.
Поскольку ваш ремень внешне видим, легко увидеть и легко представить, как вы можете выглядеть без него. Либертарианцы двадцатого века справедливо осудили то, как ремень был обвязан через государственное принуждение, но редко замечали, что, хотя анти-бизнесовый пояс ограничивает естественную форму государственной капиталистической экономики, без пояса он все еще остается политическим продуктом, сформированным вмешательством в его про-бизнесовые кости. Монополии, которые создают капиталистов, помещиков и финансистов и поддерживают корпоративную власть, настолько глубоко укоренились в существующей экономике и в консенсусной политике, что их легко принять за обычный бизнес в рыночном обществе.
Мы могли бы сказать — извиняясь перед Шуламит Файерстоун — что политическая экономика государственного капитализма настолько глубока, что она невидима. Или же это может показаться поверхностным набором интервенций, проблемой, которая может быть решена с помощью нескольких правовых реформ, возможно, устранения случайных займов или экспортных субсидий, сохраняя при этом нетронутыми основные узнаваемые структуры корпоративной экономики. Но на карту поставлено нечто более глубокое и распространенное. Полностью свободный рынок означает освобождение важнейших командных пунктов в экономике от государственного контроля, которые необходимо вернуть для рыночного и социального предпринимательства. Рынок, который возник бы, выглядел бы сильно отличающимся от всего, что мы имеем сейчас. Это столь глубокое изменение не может легко вписаться в традиционные категории мысли — например, «либертарианцы» или «левые», «laissez-faire» или «социалисты», «предприниматели» или «антикапиталисты» — не потому, что эти категории не применяются, но потому, что они недостаточно большие: через них прорываются радикально свободные рынки. Если бы было другое слово, более всеобъемлющее, чем революционное, мы бы использовали его.
Перевод гражданина Ильи.
