Родерик Трейси Лонг. Оригинал https://praxeology.net/against-punishment-FINAL.pdf. Перевод – Тимофей Коротков. Редакция – Екатерина Андреевна Бушкова.
Клайв С. Льюис в своём эссе «Гуманитарная теория наказания» защищает теорию возмездия, которая аргументирует наказание преступника тем, что он заслуживает оного путем подрыва двух, на его взгляд, основных оппонентов: теории исправления, оправдывающей наказание с целью исправления, «исцеления» преступника и теории устрашения, призванной оправдать наказание как показательную меру для остальных.
Реабилитационный подход Льюис обвиняет в отсутствии уважения к моральной свободе (the moral agency) преступника, поскольку он «устраняет из Наказания концепцию Обоснованности (заслуженности). Однако эта концепция является единственным связующим звеном между наказанием и справедливостью. Наказание настолько заслуженно или незаслуженно, насколько справедлив или несправедлив приговор… . Гуманитарная теория предлагает всего лишь заменить правосудие на милосердие. Это означает, что вы начинаете быть «добры» к людям ещё до признания их прав, а затем навязываете им свою предполагаемую доброту, которая, впрочем, никем, кроме вас, добротой не признается, а даже наоборот — воспринимается как отвратительная жестокость… . Из всех возможных тираний, тирания, искренне применяемая во благо жертв, может быть самой жестокой. Гораздо лучшей альтернативой может послужить власть баронов-грабителей, чем власть всемогущих назойливых моралистов. Жестокость баронов может отступить, их алчность может насытиться; в то же время те, кто мучают нас ради нашего же блага, продолжают это делать без конца, оправдываемые собственной совестью.»¹
Что же касается теории устрашения, Льюис продолжает:
«Когда вы наказываете человека в страхе (in terrorem), делая из него «пример» для других, вы используете его как средство для достижения цели; чужой цели. Это в своей сущности было бы довольно мерзким поступком. Согласно классической теории наказания, это, само собой, оправдывается на том основании, что преступник заслуживает этого. Это предполагалось ещё до того, как вообще возник вопрос о том, чтобы делать кого-то «примером». В таком случае вы, как говорится, убивали одним выстрелом двух зайцев: с одной стороны преступник получал то, что заслуживает, с другой – служил примером для остальных. Однако стоит лишь убрать обоснованность (desert), как вся мораль наказания тут же исчезает.»
На короткой дистанции реабилитационный метод не оправдан, в то время, как устрашающий метод оправдан лишь в сочетании с теорией возмездия, а не сам по себе.
Я согласен с критикой Льюиса устрашающего и реабилитационного подходов к обоснованию наказания. Однако я не согласен с его посылом о том, что разгромив эти теории, он тем самым успешно защитил свой подход. Дело в том, что он не учел и четвертого подхода: наказание неправомерно вовсе, совершенно ничем. Это тот подход, который я хотел бы отстоять.
Учитывая эпистемическую подверженность человека ошибкам, любая пенитенциарная система всегда может непреднамеренно наказать невиновных; и, учитывая моральную слабость человека, любая такая система будет подвержена преднамеренным злоупотреблениям властью (в том числе применение подобной власти в целях дискриминации, расизма и т.п.). Таким образом, даже если наказание оправдано в принципе, здесь всё еще остаются прагматичные основания быть довольно осторожным в применении таких систем в реальной жизни. Однако я буду утверждать, что наказание в принципе не правомерно, то есть даже в том случае, если за него будут отвечать абсолютно благожелательные и всеведущие люди.
Перед тем, как я начну, позвольте мне сделать две оговорки. Во-первых, под «наказанием» я подразумеваю санкции, которые связаны с применением силы или угрозой применения оной против личности или имущества преступника: штрафы, тюремное заключение, пытки, казни и т.д. Мой аргумент так или иначе никак не относится к вопросу правомерности наказаний, не связанных с применением силы: остракизма, публичного позора и подобных (я также не поднимаю вопросы наказания детей родителями или питомцев их хозяевами, поскольку они связаны с более сложным комплексом проблем, для которых нет места в данной статье. Мое внимание сосредоточено на правовом институте наказания).
Во-вторых, говоря, что преступники не должны быть (насильственно) наказаны, речь не идет о том, что мы не можем правомерно навязать им различные вещи, которые им не понравятся. Мой аргумент скорее в том, что мы не можем насильственно навязывать наказание. То есть, если в определенной степени страдание может являться последствием того, что мы навязываем, подобное страдание оно не должно быть непосредственной целью наших действий, как оно является самоцелью в карательном (возмездном) подходе, или как средство нравственного совершенствования в реабилитационном подходе, или же как предупреждение для остальных в устрашающем подходе. Целью наших действий скорее должна быть защита (или же реституция, которая рассматривается мной как продолжение защиты).
Говоря конкретно, если Джеб нападет на меня или на кого-либо из вас, то в таком случае я имею право применить силу, чтобы защитить вас или себя. Если же его насильственные действия представляют достаточную постоянную угрозу окружающим, в таком случае может возникнуть потребность в сдерживании или заключении под стражу.
Отходя же от преступлений против личности к преступлениям против собственности: если Джеб украдет мой новый ноутбук, я (или, возможно, законные посредники, действующие от моего имени) имеют право забрать его силой. Если же он украдет мой ноутбук и затем уничтожит его, в таком случае я (или законные посредники) имею право изъять из имущества Джеба достаточную сумму для возмещения ущерба. В данном случае также будет уместна принудительная реституция за любой, причиненный мне в результате нападения, ущерб.
Но что в самом деле оправдывает применение силы в защитных и/или реституционных целях? Неужели Джеб заслуживает те страдания, которые повлекут за собой данные действия? Неужели только из-за его злого умысла?
Я так не думаю. Если Джеб был загипнотизирован напасть на меня, совершил данные действия в результате лунатизма или ошибочной веры в то, что я представляю угрозу, то я всё ещё имею право защищаться с применением силы (или получить возмещение ущерба). А если же он был загипнотизирован на продолжающуюся агрессию, то в таком случае может потребоваться ограничение или заключение.
Точно также, если бы Джеб ушел с моим ноутбуком с искренней и (в данном случае) разумной уверенностью в то, что ноутбук принадлежит ему, но я мог бы доказать правомерному суду, что ноутбук действительно мой. Даже если бы не удалось убедить самого Джеба, я или представители суда могли бы легитимно использовать силу для возвращения имущества или получения компенсации в случае порчи.
Однако всё это случаи, в которых Джеб не заслуживает морального порицания. Таким образом, применение силы, о которой я говорю, не нуждается в оправдании злыми намерениями Джеба. И хотя ему могут не нравиться результаты, вклад в его несчастье является побочным для моих (или суда) защитных и/или реституционных действий, а не чем-то направленным.
Но, предположим, что Джеб действительно действовал со злым умыслом. Оправдан ли я или правовая система, действующая от моего имени, теперь в том, чтобы насильственно причинить ему больше вреда, чем это было уместно, когда он был невиновен? Не понимаю, как. Внешние действия Джеба подпадают под чужую юрисдикцию. Когда они посягают на права других, какие бы намерения за ними не стояли, но его мысли, будь они доброжелательны или злы, распространяются лишь на его юрисдикцию. У меня нет никакого права насильно наказывать Джеба за его злые мысли. Таким образом, наличие злых мыслей за его действиями, от которых я могу правомерно защищаться, не дают мне большего права на применение силы, чем ранее. Следовательно, у нас нет оправдания использовать большую силу против виновного агрессора, чем мы могли бы использовать против невиновного агрессора.²
Существует ещё одно ограничение на то, что я мог бы сделать с Джебом. Кажется разумным, что защитная реакция на агрессивную угрозу не может быть правомерно несоразмерна моральной серьезности угрозы; например, я не могу правомерно забить Джеба ноутбуком до смерти, если это единственный способ помешать ему наступить мне на ногу или украсть скрепку. Таким образом, хотя преступники, представляющие постоянную угрозу, могут быть правомерно заключены в тюрьму, лишение свободы лишь за представление постоянной угрозы совершения, например, имущественных преступлений неадекватно и запрещено. Взыскание с преступников их заработной платы для обеспечения компенсации ущерба соразмерно, бросание их в клетку – нет.
Как же быть с теми, кто представляет постоянную угрозу совершения тяжких насильственных преступлений? Если нет иного решения, они на законных основаниях могут быть заключены, но не обязательно в такие тюрьмы, которые нам сейчас известны. Если тюрьма – это место, где заключенные могут убивать или нападать друг на друга, то вряд ли это поможет им отказаться от своей прежней модели поведения; это лишь изменит долю общества, которая будет являться непосредственным объектом данной угрозы. В таком случае, поскольку лишение свободы не приводит к прекращению насилия, оно не может быть оправдано необходимостью предотвратить это насилие.
Более того, если тюрьма это то место, где заключенные могут подвергнуться нападению или жестокому обращению со стороны охранников, данные люди стимулированы к злоупотреблению силой: в таком случае, поскольку применение большей, чем нужно, силы для сдерживания агрессора ничем не оправдано, становится моральной обязателен переход на иные формы заключения, если лишение свободы должно быть оправдано. Эти иные формы должны иметь меньше стимулов и/или возможностей для злоупотребления силой со стороны правоохранительных органов, например, электронно контролируемый домашний арест или система Роберта Мёрфи, в которой заключенные могут выбирать между несколькими конкурирующими тюрьмами. И ещё менее правомерной является попытка сделать тюрьмы более неудобными, например отказывая заключенным в распоряжении свободным временем, в чтении и тому подобному, что якобы может привести к обвинению в «нянчении».
Я закончу тем, что, как я подозреваю, будет особенно провокационным тезисом. Предположим, существует большая красная кнопка, которая, если на неё нажать, освободит из тюрем всех заключенных, включая самых жестоких. Если же её не нажимать, все тюрьмы остаются такими, какие они есть, и все заключенные остаются там, где они есть, включая совершенно не жестоких (предположим далее, что в этом гипотетическом сценарии, к сожалению, нет промежуточной кнопки, которая освобождает большинство заключенных, отправляя самых худших в супер-хорошее учреждение). С моральной точки зрения, нажатие кнопки запрещено, необязательно или необходимо? С моей точки зрения, нажать кнопку надо обязательно.
1 – Здесь и далее курсивом – цитирование работы К. С. Льюиса
2 – Короче говоря, разница заключается в том, является данная агрессия преднамеренной или нет, что иногда может повлиять на оценку пропорциональности реакции на агрессию. (Прим. автора)
