Оригинал: Why Fur is not Murder. Перевод осуществлен: анархист Иванов, kexuejia, Gato007, Knivy.

За последние несколько дней я довольно жестко прошелся по многочисленным заблуждениям правых уклонистов, так что я думаю, теперь пришло время заняться некоторыми заблуждениями левых уклонистов.

Моя цель на сей раз — активисты по защите прав животных, люди, которые совершают акты агрессии, беспокоясь о наших пушистых, чешуйчатых и пернатых родственниках: бросая кровь в женщин в меховых шубах (очевидно, для некоторой части левых насилие над женщинами в порядке вещей?), или разрушая ограждения при освобождении коров, возведённые “поработившими” их фермерами (освобождённые коровы обычно заканчивают тем, что погибают от голода или хищников).

Я утверждаю, что животные не имеют прав — реальность такова, что само понятие прав животных концептуально несостоятельно.

Это не означает, что у нас нет никаких моральных обязательств по отношению к животным. Я думаю, их у нас довольно много — наверное, больше, чем большинство либертариев согласилось бы (например, я думаю, что убийство млекопитающих для употребления в пищу является проблемой. К счастью для меня, я не думаю, что есть млекопитающих, которых кто-то уже убил, почти такая же проблема). На чём я настаиваю, это на том, что любые обязательства, которые возможны у нас перед животными, не могут быть легитимизированы принудительными санкциями.

Что означало бы сказать, что у животных есть права? Грубо говоря, право — скажем, право X перед Y — состоит из двух составляющих:

а) Моральное обязательство Y обращаться с X определенным образом;

б) Моральное право X или доверенного лица X применить силу, чтобы обеспечить обращение Y с X таким образом.

Мы можем допустить, что у животных есть какие-то моральные претензии к нам — составляющая (а) — без предоставления им прав — составляющих (а) и (б) вместе (правовая теория по своей сути такова, что в ней не говорится, какие ещё моральные претензии, помимо прав, животные могут предъявить нам).

Компонент (a) относится к животным как к объектам морального действия — как к получателям или бенефициарам обязательств, даваемых людьми. Здесь нет никакой концептуальной проблемы. Но компонент (b), предположительно, относится к животным как к носителям морали — и это действительно представляет проблему.

Утверждение, что для животного морально оправданно применять силу, чтобы обеспечить свои права, предполагает, что категории обязанностей и прав могут быть беспрепятственно применены к животным. Но такие категории могут быть применены только к носителям морали (моральное разрешение — это не просто отсутствие морального запрета: бессмысленно заявлять, что камень имеет моральное право катиться с горы, так же, как и заявлять, что это морально необходимо или недопустимо). Но свобода воли предполагает способность понимать принципы морали и воздействовать на них. Эта способность зависит, в свою очередь, от способности к абстрактному мышлению, через которые она связана со способностями к языку, обмену и мирному сотрудничеству. Так как у большинства нечеловеческих животных отсутствует способность к абстрактному мышлению (здесь могут быть исключения: высшие приматы? дельфины?), большинство нечеловеческих животных не имеет свободы воли (начиная отсюда, я буду продолжать говорить «животные», имея в виду «большинство нечеловеческих животных»).

Поэтому вопрос о правомерности использования насилия животными не возникает; концепция просто неприменима. Получается, что проблема предоставления животным прав состоит не в том, что разрешено делать животным, а в том, что разрешено делать людям, выступающим от лица животных.

Существует много случаев, когда возможно, что права существ, на время или навсегда лишенных свободы воли (или ограниченных в ней), обеспечивались теми, кто обладает свободой воли: младенцев и детей; находящихся без сознания или в коме, душевнобольных или психически отсталых; горячечных и даже умерших (Что там насчет эмбрионов? Сложная история, в другой раз).

Но есть разница между существом, чьи умственные способности повреждены или нарушены, и существом, которое от природы не обладает умственными способностями (по аналогии, подумайте о разнице между неспособностью хромого человека ходить и неспособностью форели ходить). Если природа какого-либо существа предполагает наличие свободы воли, то, когда существо утрачивает эту свободу, имеет смысл говорить о представителе, выступающем от его имени; в противном случае – нет.

Животные не могут выполнить пункт b), руководствуясь своей свободой воли, потому что у них этой свободы нет. Не могут они выполнить этот пункт и полагаясь на свободу воли своих представителей, потому что существо, от природы, а не в результате несчастного случая лишенное свободы воли, не может иметь представителя.

Вот почему у коровы нет прав, хотя у человека, чьи умственные способности не выше коровьих, они есть. С таким человеком случилось несчастье, а у коровы все в порядке. В случае с человеком, у которого интеллект как у коровы, можно сказать, что у него есть пустое место там, где предполагается быть свободе воли и что кто-то другой может занять это пустое место и действовать от имени такого человека. Но у коровы такого пустого места нет. Мы не можем думать о корове как о существе, выражающем свою свободу воли при посредничестве человека. Когда X действует от лица Y, лишенного свободы воли, X заменяет собственную волю той, которая должна была бы быть у Y; но если бы Y от природы не был наделен свободой воли, бессмысленно рассматривать посредничество X как замену для чего-либо.

Если бы животные могли иметь представителей-людей, то, когда активисты PETA совершают акты насилия для защиты животных, они могли бы на законных основаниях заявить — по крайней мере, в некоторых случаях — что их действия представляют собой скорее ответное насилие и потому допустимы с либертарианской точки зрения. Но хотя они и могут думать о себе как о представителях, действующих от имени животных, строго говоря, нет такого “имени”, от которого они могли бы действовать. Следовательно, такие активисты действуют, вопреки их же утверждению, от своего собственного имени, и таким образом, их акты насилия носят инициативный, а не ответный характер.

Понятие прав животных может и в самом деле иметь смысл, если принять гипотезу, что животные — это реинкарнации людей; потому что тогда отсутствующая у них свобода воли будет считаться способностью, которую они утратили, а не способностью, которой они никогда не имели. Но пока гипотеза о реинкарнации не будет подтверждена, у нас нет никаких причин признавать идею о том, что у животных есть права.

Извините, пушистики.